Город на воде, хлебе и облаках - Страница 58

И вот эти возы с государственной эпистоляркой были разгружены во дворе винокуренного завода Апполинария Иерихоновича Абстинентского. Там же стояли на кострах котлы, сильно напоминавшие котлы из сказки «Конек-Горбунок». Но предназначались они не для живой и мертвой воды, как вы могли предположить, если бы верили сказкам, а для более прозаичных целей. А именно – для переплавки содранных с казенных пакетов казенных же сургучных печатей в обыкновенный банальный сургуч. И в этот сургуч специально обученные люди макали горлышки водочных бутылей с водкой! И водка не выливалась! И это великое изобретение дошло до времен расцвета моей младости. Красным сургучом заливалась водка по 21 руб. 20 коп., на которой просто по-русски коричневыми буквами было написано одно слово – «ВОДКА». Ее пили преимущественно в местах общего пользования типа дворов домов, детских садиков, туалетах стадиона «Динамо», сбившись в стайки по три человека. И это общение называлось по-простому «на троих». А отдельные лингвисты, изощренные в семантике, называли этот же акт свидетельства общинности русского человека «по семь рваных».

А потом людишки изобрели алюминиевые пробки, называемые «бескозырками». Но если пустые бутыли сдавались в пункты приема посуды, то «бескозырки» никуда не сдавались. Я подсчитал, что из «бескозырок» от водки, выпиваемой в СССР за год, можно было бы построить до… (много) самолетов ТУ-104 и захватить лидерство на мировом рынке пассажирских авиаперевозок. Но до этого было далеко.

А тогда водка-непроливайка винокуренного завода Апполинария Иерихоновича Абстинентского заполонила российский рынок белого хлебного вина крепостью 40 градусов и выплеснулась на мировой рынок, где ее стали называть попросту «Смирновской». И Апполинарий Иерихонович был вынужден сменить фамилию на «Смирнов». И с каждой бутылки Неведомый Еврей, принимаемый за неправильного якута по прозвищу Еврей, за свое изобретение получал по 3 копейки. А вы знаете, мои любезные читатели, добравшиеся до этой части моей книги, что такое 3 копейки с выпитой в России бутылки водки? Это означает до… (много) денег. Неведомый Еврей выписал себе из Житомира (наверно, у него с Житомиром было что-то связано) невесту, женился на ней, но детей завести не успел, потому что бывшая невеста, а ныне жена сбежала от Неведомого Еврея по неведомой причине неведомо куда.

И с тех пор в Месте о ней ничего не было слышно.

А Неведомый Еврей чудовищно запил, благо было что, и помер. Для похорон искали какие-никакие документы, чтобы что-то написать на чем-нибудь могильном. И нашли. И написали. Прошли времена. Что-то могильное почти ушло в мать сыру землю, но до сих пор на нем видна полустершаяся надпись «ПЕПЕРШТЕЙН».

А теперь, господа-товарищи, слезы текут ручьем от этой печальной истории доселе отсутствовавшего в моей повести об одном Городе господина Пеперштейна, в отличие от присутствующей в ней мадам Пеперштейн. И было бы странно, если бы я об отсутствующем в повести рассказал, а присутствующую проигнорировал. Как-то это неправильно.

История мадам Пеперштейн

Итак, господа, история мадам Пеперштейн началась тогда, когда закончилась история господина Пеперштейна, то есть тогда, когда она от него сбежала. Ну, в этом не было бы ничего необычного – мало ли жен, девиц сбегали от своих вполне себе приличных мужей в неведомую даль, за туманом и за запахом тайги, за любимым в ночь, гусаром, драгуном, кавалергардом. Бывали случаи и похуже. Одна мужняя жена, покинув мужа с положением, убежала на соседнюю улицу, к забулдыге мелких размеров и непонятных достоинств, которого она кормила, поила, опохмеляла и даже подставляла щеку, если тот в связи с потерей по нетрезвости ориентации в пространстве не мог по ней попасть. И так жила с ним много лет в грехе, пока он не умер, после чего она нашла охламона еще мельче, еще грязнее, еще паскуднее. И жила с ним, пока он, утомившись от ее стойкости, не подрос, не помылся душой и телом и не расстался с паскудством. И тут она, поди ж ты, слиняла к совершенному ничтожеству, о котором вообще ничего сказать невозможно. Как нечего сказать о повстречавшейся куче говна в салоне мадам Шерер. Совершеннейшая мерзость. И эта мерзость в конце концов пустила даму на донорскую кровь, отчего та скончалась. И от нее осталась лишь улыбка на устах, которую и сжег в местном крематории ее первый муж с положением. И эта непонятная, кретинская, неосмысленная улыбка летает по белу свету, заставляя вполне себе достойных женщин все бросить и бечь, бечь, бечь в невозможную бестолочь и дичайшую мраку. Вот за это самое я их люблю. А вы, господа, как хочете, и я не понимаю, какого рожна вам еще надо. Когда над Божьим миром туда-сюда чайкой-стрижом полетывает непонятная женская улыбка.

Но от экзистенциальных исканий возвернемся назад и загоним себя в рамки повествования, чтобы оно обрело хоть какой-либо смысл. Итак, мадам Пеперштейн, выписанная из Житомира для создания семейного очага господина Пеперштейна, семейный очаг покинула вскорости после создания и убежала из Места на запад, а потом на юг. Она не знала, куда и зачем бежит. Просто тяга какая-то тянула ее сначала на запад, а потом на юг. И эта самая тяга притянула ее в земли, пахнущие детством ее предков, о которых ей ничего не было известно, и этот запах провел ее сквозь постоянные бегства из одной земли в другую, из одного времени в другое, из одной печали в другую, от одних слез к другим и в конце концов привел ее к рваным шатрам, в которых жили ее предки, измученные тяготами рабства, в котором они пребывали долгие годы. И она осталась с ними, потому что слезы, источаемые этими людьми, были ее слезами, мозоли на их руках были ее мозолями и пот их был ее потом. И пахла она им. Но однажды среди всех запахов тонкий нос ее услышал запах пота, от которого между ног ее стало мокро.