Город на воде, хлебе и облаках - Страница 62

– Может быть, благородный дон скажет, зачем он несколько сот лет шлялся по периметру Города с опущенным забралом, не показывая людям свое приличное лицо? Уж не думал ли благородный дон, что евреи решат ему мстить за изгнание из Испании? Так евреи не такой народ, чтобы так долго носить в себе злобу к благородному дону.

Благородный дон отрицательно покачал головой, мол, нет, благородный дон не думает, что евреи такой народ, чтобы так долго носить злобу за изгнание из Испании. Вот сколько может показать благородный дон простым покачиванием головы. Но и Гутен Моргенович де Сааведра тоже оказался не лыком шит (откуда в нашем Городе лыко?), поэтому он подмигнул правым глазом – и на площади появился отец Ипохондрий в праздничном одеянии, подмигнул левым глазом – и на площади появился Алеха Петров с баяном и вжарил на баяне венчальную чего-то, и всякая пацанва в белых одеждах вокруг завертелась, и народишко понабежал, а Шломо Сирота, естественно, понаехал. Потому что на инвалидной коляске не очень-то понабежишь. И тут кто-то откуда-то выкатил бочку вина, и все стали пить, петь и плясать на веселой свадьбе бывшего Альгвазила, а ныне благородного дона на пани Ванде Кобечинской. И проходящий мимо бродячий художник из Голландии Антонис Ван Дейк зарисовал благородную пару на картинке, которая до сих пор висит в замке Кобечинских, а та, что висит в Лувре или Эрмитаже, уже не помню, была лишь копией, наваянной ловкой рукой реб Аароном Шпигелем, то ли фальшивомонетчиком, то ли ювелиром, для тренировки перед изготовлением банкноты в 1226 фунтов стерлингов, которая была продана им одной супружеской паре из Крыжополя, отбывающей по религиозным мотивам на ПМЖ в Америку на корабле «Мэйфлауэр», и которую у них по религиозным мотивам изъял один пуританин, Оливер Кромвель, которому потом отрубили голову, но не за банкноту, а по религиозным и контрреволюционным мотивам, а также чтобы не простаивал топор. А у выходцев из Крыжополя сняли скальпы индейцы племени сиу – также по религиозным мотивам. Каким – неизвестно. Ну и чтобы томагавк не простаивал.

Ну, вот эта свадьба пела и плясала, и крылья эту свадьбу вдаль несли, и общая благость охватила все население Города, и вино лилось рекой, и еда падала водопадом, и раввин Шмуэль Многодетный под горячую пьяную руку уже готов был обвенчать Шломо с Иркой Бунжурной, но встал вопрос: куда деть Осла? И практически весь Город в очередной раз впал в ступор. Кроме благородного дона и пани Ванды Кобечинской, которые интенсивно осваивали свою брачную ночь.

И весь Город пребывал в ступоре всю ночь. И вышел из него от крика муэдзина с минарета мечети в арабском квартале, сзывающего правоверных на праздничную пятничную молитву. После которой мусульмане обещали решить проблему Осла на площади Обрезания.

Но, любезный мой читатель (как же ты мне надоел!), я должен тебе рассказать историю арабского квартала, как и каким образом он образовался в Городе, как вырос из двух братьев Фаттахов, кои волей судеб остались в живых после татаро-монгольского нашествия на Город. Оплоте еврейства и выползшего из него христианства.

История рабского квартала

Итак, после неудачного налета татаро-монголов на Город в живых остались лишь два татаро-монгола, которые, в принципе, были арабами из Медины. Абубакаром и Муслимом. Садовником и поэтом. Садовник долго ходил по окрестностям Города, глядя в землю, пытаясь что-то найти. Хотя, как вам должно быть известно, что-нибудь путное можно найти только на небе. Ибо там, на небе, и живет начало всех начал. И неизвестно, сколько бы он так ходил, если бы однажды не встретил на пути Пиню Гогенцоллерна и реб Бенциона Оскера, вторую неделю обсуждавших, что хотел сказать посетивший некогда Город Екклезиаст стихом «Не познаешь ты путей ветра, не знаешь, откуда кости в животе у беременной, – так и не познаешь и дел Бога, который творит все». И после скитаний сели у постороннего камня, чтобы перекусить яблоком (я вас умоляю, не ищите смысла в слове «яблоко», ибо это было простое яблоко сорта ранет, яблоко для еды, а не для соблазна). И вот они ели это яблоко сорта ранет, а семечки сплевывали на землю. И эти семечки присыпал землей Абубакар Фаттах. Аллах (Господь, кто не знает) опустошил над ними облака. И семечко яблока умерло и в смерти дало жизнь. А пришедший брат Абубакара поэт Муслим произнес над ним стих: «Человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом росток, потом полное деревце. И так вырастает яблоня». Хороший стих. Я же вам говорил, что садовники и поэты важнее воинов. А вот кто важнее: садовники или поэты, я сказать не могу. (Позднее этот стих переделал несколько на свой лад один человек по имени Исса из Назарета. Тоже, между прочим, поэт. И пророк. Убили его за его пророчества. Недалеко от Назарета. И не стало пророка в своем отечестве. Опасное дело – поэзия. Но без нее нельзя. Яблони без нее не растут.)

И вокруг этой яблони, от семян ее, вырос яблоневый сад сорта ранет, который потом нарисовала девица Ирка Бунжурна и в котором от Симы и Гирша бен Гирша некогда произошел Шломо Сирота. И расположилась деревня Хацепетовка. И когда в нее пришло Горе, то остался один Шломо Сирота. И братья Фаттахи, которые и спасли Шломо Сироту. А выжили они потому, что без садовника и поэта не выживет и Земля.

И у меня уже смешалось в голове, что было раньше: девица Ирка нарисовала яблоневый сад сорта ранет, а потом его посадил Абубакар Фаттах, а озвучил Муслим Фаттах или все было наоборот, – но какое это, я вас спрашиваю, имеет значение, ибо вот вам сад, вот вам садовник и поэт Фаттахи, а где-то в Городе живет Шломо Сирота. И там же на площади Обрезания жители Города ждут, чем закончится арабское совещание в арабском пригороде после пятничного намаза. Ах да… Я обещал вам рассказать, как в нашем Городе образовался арабский квартал.