Город на воде, хлебе и облаках - Страница 32

И тогда Ванда, которая как раз вернулась с кормления Шломо Грамотного, зардевшись (а как иначе, без зардения?) и запинаясь (а как иначе, без запинания?), сказала, обращаясь к пану Кобечинскому (а к кому еще, не может же юная паненка чрез голову отца обращаться к мужчинам):

– Пан отец мой, у нашем Городе есть один только человек, владеющий несколькими языками.

– Кто?! – вскричали тут швамбраны все.

– Шломо Грамотный, пан отец мой, – отвечала Ванда, зардевшись и запинаясь. (Не может же юная паненка обращаться через голову брата к мужчинам без зардения и запинания.)

– Ах! – вскричали тут швамбраны все.

И действительно, все вспомнил эпопею с переименованием улицы Спящих красавиц в улицу Убитых еврейских поэтов и связанную с этим же другую эпопею – с изучением арамейского и русского языков. И вот ведь какая колоссальной мощности логика овладела умами высокого собрания: если человек смог овладеть русским и арамейским языками, изначально владея только идиш, то не может же быть, чтобы по пути от идиш к арамейскому и русскому он не овладел турецким языком! А что еще Шломо было делать в дороге?.. Как вам нравится эта логика?.. Нет, что бы вам ни говорили, долгое совместное проживание русских с евреями сказывается. Нет, я-то это точно знаю. Не далее как вчера моя абсолютно русская жена Оля вдруг заявила МНЕ с акцентом: «Он мне будет говорить!..» Хотя вчера я вообще молчал.

Короче, руководствуясь этой сомнительной логикой, послали к Шломо на площадь Обрезания Василия Акимовича Швайко с текстом письма, чистой бумагой, чернилами и ручкой с заморским пером павлина. Через час он вернулся с текстом, по всей видимости написанном на турецком языке. А на каком еще, если его не поняли русские, знающие русский язык, что не всегда совпадает, пан Кобечинский, думающий, что он помнит польский, Гутен Моргенович де Сааведра, говорящий на идиш, испанском, немецком, русском, а в исключительных случаях и ботавший по фене, и Альгвазил, пользующий при общении язык жестов. Так что на бумаге, написанной Шломо Грамотным, никакого другого языка, кроме турецкого, быть не могло. Иначе с какой стати после получения письма в Истамбуле турецкий флот напал у острова Корфу на русский флот, который тихомирно возвращался в родные Палестины после бряцания оружием в волнах Средиземного моря? Предварительно послав в Зимний дворец тугомент на турецком языке, который в переводе на русский Назыма Хикмета звучал так:

...

Дорогой Ваше Императорское Величество! Ты, царь, черт русский, и проклятого черта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты к черту витязь, когда голой дупой дикобраза не убьешь. Черт выссывает, а твое войско выпивает. Не будешь ты, сукин ты сын, сынов мусульманских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землей и водой будем биться с тобой, распрошворь твою мать.
Великорусский ты повар, Малая Руси колесник, Белая Руси пивовар, Финляндский козолуп, Большой Москвы и Малого Подмосковья свинопас, Грузинская злодеюка, Татарский сагайдак, Польский палач, всего света и подсвета дурак, самого аспида внук и нашего великого и могучего елдака крюк. Свиная ты морда, кобылиная срака, мясницкая собака, необрезанный лоб, мать твою шворь.

Но все это было потом. А пока люд, с сознанием выполненного долга, продолжал произносить неизменное «Ну, будем!», и была весна, цвели дрова, и даже пень, и так далее. Пока не кончилась водка!!! А день-то еще ого-го, а светило еще тока-тока склонилось к закату, а душа продолжает гореть, и денежка в магистратской казне не исчахла, и как тут не послать все того же Василия Акимовича Швайко с сестрой Ксенией Ивановной (сами Василий Акимович в ногах слабость поимели) в винную лавку зубного врача Мордехая Вайнштейна за. Выдав денежку из неисчахнувшей магистратской казны – дело-то государственное! А в ожидании возвращения гонцов стали размышлять, как хорошо вот так вот всем обществом, всей христианской общиной собраться и душевно порешать наболевшие проблемы. Без всякого этикету и разного неравенства, ибо сказано, нет «ни еллина, ни иудея», ибо какой же Гутен Моргенович иудей, да и за еллина его в Городе никто не считал, «ни обрезанного, ни необрезанного», когда все в портках и наружу не выставляют, «ни раба, ни господина». Тем более выходной день, когда каждый раб имеет конституционное право на отдых. И может выпить со своим господином.

И вот Василий Акимович с сестрой Ксенией Ивановной принесли! Кстати, мне интересно знать, почему вам не интересно, почему это Василий Акимович – Акимович, а сестра его Ксения Ивановна – Ивановна? И нет ли тут какого подвоха, а то мы вас (нет, ничего против евреев мы не имеем, как можно, 282-я статья, разжигание и прочее) знаем! Так вот, объясняю. Никакого подвоха тут нет. Просто Василий Акимович и Ксения Ивановна – не родные брат и сестра, а двоюродные. Или троюродные. А может быть, и вовсе не брат и сестра. А просто в Городе так привыкли: Василий Акимович Швайко и сестра его Ксения Ивановна. А если вам интересно, как фамилия Ксении Ивановны, то подойдите и спросите. Лично меня этот вопрос – ни капли. Девица Бунжурна что-то знает, но, как я ее ни пытал, молчит, только, сучка, улыбается загадочно.

И вот они принесли. И Ксения Ивановна, вынув последнюю наполовину пустую бутылку, сказала:

– Пришлось Шломо Грамотному плеснуть немного и Ослу, а то мясной пирог, который ему Вандка приволокла, насухую не идет.

И после этих слов, можете мне не верить, я не настаиваю, случилась сцена – ну вылитый Гоголь! Вы, надеюсь, как люди образованные, поняли, что я имею в виду?.. А?.. Немая сцена!!! Из пиески «Ревизор»!!! Гоголя Николая Васильевича!!! Всех вдруг торкнуло, по какому такому поводу христианское население Города в воскресный неприсутственный день пьет-выпивает в присутственном месте. Ну и как после этого не выпить? И что нехарактерно, предложение это поступило не от русского, не от поляка, не от испанца, не от марана, а от самого что ни есть еврея. И не от сапожника по национальности Моше Лукича Риббентропа, а от самого что ни на есть еврейского человека Пини (Пинхуса) Гогенцоллерна, который закончил свою беседу с женой портного Гурвица, ее дочерью Шерой, мадам Пеперштейн, женой несуществующего реб Пеперштейна и прибыл-таки в Магистрат. Об задать вопрос, что этот Магистрат сам себе думает о его сыночке Шломо Грамотном, застрявшем на площади Обрезания с Ослом, ровно какой Апулей. Но прежде чем задать этот вопрос, Пиня намекнул, что хоть у евреев воскресенье рабочий день, но он как пенсионер Городского значения может выпить и в воскресенье, потому что у пенсионеров, будь они хоть трижды евреями, воскресенье не рабочий день. Если только в этот день не назначен субботник. Тогда тем более. А на пенсию Пиня вышел в возрасте между 750 и 1126 годами, по личному указу императора Нерона, за особые заслуги в связи с введением в Римской империи христианства. Тогда Пиню по ошибке бросили в клетку ко львам вместе с христианами. И львы этих христиан сожрали. Всех, включая актрису Дебору Керр. Как те ни молились Христу. А Пиню не сожрали. А почему – неизвестно. И тогда Пиня задумался: стоило ли обращать людей в христианство, чтобы их сожрали львы?.. И возблагодарил Господа (но уже своего) за чудесное спасение. И все римляне поняли, что Господь предпочитает евреев, а почему – это Его личное дело, и не надо Его мытарить, что да почему. Вон Иисус в свое время доспрашивался. Мол, почто оставил меня, Господи? Ну вот… Результат всем известен. Но люди – народ странный. Ведь все видели, что бывает. Все знают. Вон львы в империи ходят перекормленные. Евреев уже не жрут, сволочи волосатые, хипня поганая! А Пиня вон уже три тыщи лет как с нами в Городе. Так вот пенсию он выслужил за то, что наглядно доказал, что в Римской империи быть евреем лучше, чем христианином. И это последний случай в истории человечества, когда евреям было лучше. Наш Город не считается. Девица Ирка Бунжурна нарисовала его, чтобы в нем всем было хорошо. Но с помещением в центр композиции сцену пародии на тавромахию она опростоволосилась. Потому что если уж на старух бывает проруха, то на таких молодых девиц, как Ирка Бунжурна, прорухи слетаются как на… таких девиц, как Ирка Бунжурна. Я знаю, я сам в молодости на них слетался.